В 1992 г. некий Георгий Бизяев в письме к Дмитрию Галковскому пророчествовал: «…Судьба Ники Турбиной предопределена. КОНЕЦ ЕЁ ЗАПРОГРАММИРОВАН».
Жила-была-искрила, стремясь по темноте, но сделалась бескрыла – тогда и полете-е- ломаясь гулкой рифмой – аж свистнуло в ушах… Земля там стала рыхлой и красной. Страшный шаг.
Я приникала к Нике – стихам. Но почему: я радовалась книге, а Ника – никому. Подгадывая в сроке намеченной черты, укладывала строки – до траура черны.
На край, кренясь… Тростинка – хрусть: замерли весы. Упала как росинка – на краешке весны. Пять лет назад, и в мае, такое же – судьба? Но мы её сломали, а не она себя.
И я осиротела, ровесница почти. Она разбила тело, а я – всего – очки. Нижу ненужно строчки, ослепнув… Но прочти! Она отшибла почки, а я… живу ревмя.
от рижанки IL
В 1992 г. некий Георгий Бизяев в письме к Дмитрию Галковскому пророчествовал: «…Судьба Ники Турбиной предопределена. КОНЕЦ ЕЁ ЗАПРОГРАММИРОВАН».
Жила-была-искрила,
стремясь по темноте,
но сделалась бескрыла –
тогда и полете-е-
ломаясь гулкой рифмой –
аж свистнуло в ушах…
Земля там стала рыхлой
и красной.
Страшный шаг.
Я приникала к Нике –
стихам. Но почему:
я радовалась книге,
а Ника – никому.
Подгадывая в сроке
намеченной черты,
укладывала строки –
до траура черны.
На край, кренясь…
Тростинка –
хрусть: замерли весы.
Упала как росинка –
на краешке весны.
Пять лет назад, и в мае,
такое же – судьба?
Но мы её сломали,
а не она себя.
И я осиротела,
ровесница почти.
Она разбила тело,
а я – всего – очки.
Нижу ненужно строчки,
ослепнув… Но прочти!
Она отшибла почки,
а я…
живу ревмя.
26 мая 2002